Псоглавцы - Страница 75

— Кирюша! — окликнул Кирилла девичий голос за спиной.

Кирилла затрясло. Он не оглянулся, а вжал голову в плечи. Это не Лиза нашла его, как тогда на торфяных карьерах. Это не Вероника. Это кричат раскольничий лес.

Кирилл пролетел по руслу ручья, взвился на берег, помчался по просёлку. Кажется, он даже метался из стороны в сторону, как заяц.

Поляна с вагончиком и навесом выглядела точно так же, как и прежде. Никаких крестов. Кирилл остановился, перевёл дыхание и медленно двинулся к вагончику, словно по тонкому льду. Ящик вместо крылечка. Дверь.

Та же надпись фломастером: «Месяц Золотые Рожки обрати зверя в человека пролить мне ножом булатным его руду горячую». Кирилл потянул дверь на себя. В вагончике — пусто. Низкий потолок, разрисованные стены, заколоченные окошки, топчаны, печка.

Кирилл вошёл, прикрыл дверь и бросился к печке, схватил топор и оглянулся. Никто не появился, никто не ломился в дверь. Сквозь щели между досками ближнего окна Кирилл видел поляну. Пустая.

Что не так? Что, чёрт возьми, не так?!

Один из двух топчанов был изодран в лохмотья. Куски клеёнки и клочья поролона валялись на полу на бурых пятнах… бурых пятнах… высохшей крови. Кровью была измазана стенка над топчаном. Поверх рисунков и надписей Кирилл увидел глубокие царапины, по четыре в ряд. Будто кто-то царапал стену когтистой лапой.

Картинка встала перед глазами, как в кино. Псоглавец. Кто-то подстрелил псоглавца. Раненое чудовище кинулось в вагончик. А стрелок не стал заходить. Он изрешетил дробью убежище оборотня сквозь тонкие стенки. Дробины рвали тело оборотня, чудовище ревело и билось на топчане и на полу, искромсало когтями лежанку, исцарапало стену и сдохло в луже собственной крови. А стрелок так и не вошёл, но словно запечатал вагончик заговором, написанным фломастером на двери.

Этого не могло случиться, пока Кирилл ходил до луговины. Такие лужи крови за час не высохнут… Это всё было давно. И эти следы уже были, когда он заходил сюда час назад. Только он их тогда не увидел. Он не мог их увидеть, они были по другую сторону мира, лишь в зеркальном отражении. Как надпись на двери, которую он только что прочитал свободно, правильно…

Но он-то, Кирилл, живой! Он не псоглавец! Он на этой стороне! Его не остановит заговор! Кирилл топором рубанул по дверке — дверка отлетела. Кирилл выпрыгнул в траву.

Конечно, никого вокруг. Здесь всегда вокруг — никого.

Кирилл побежал к просёлку, побежал по колеям и не успел даже задохнуться, как очутился на грейдерной дороге. Гравий, обочины, пыльные кусты, лес шумит под ветром, в небе тает дым пожаров.

Он выбрался. Вырвался. Вырвался, хотя там никого не было и никто на него не нападал. Но всё случилось по-настоящему, вот в руке ржавый топор… Кирилл поглядел на топор и увидел, что на нём самом майка надета уже как обычно. Правильно. Романтичный красавчик Че Гевара с его груди смотрел в великие дали мировой революции.

31

Школа была пуста, Гугер и Валерий куда-то ушли. Их вещи лежали на виду, неспрятанные, словно после такой грандиозной кражи, как угон автобуса, прочие возможные потери перестали пугать.

Электричества у Кирилла больше не было, даже бутерброды не разогреть, кофе не выпить. Чем заняться? Не бегать же по деревне за Гугером и Валерием. Кирилл вытащил ноутбук.

Он открыл ещё не прочитанные IMG-копии «Доношения» Павла Мельникова и перечитал резолюцию начальства: «Во исполнънiе Указа Синода отъ лъта 1722 отнъсти к съкретнымъ дъламъ». Кто он такой, этот Павел Мельников? Кирилл поколебался, но свернул IMG-файлы и вытащил Google.

Павел Мельников оказался личностью неординарной. Обедневший дворянский род, Казанский университет, подозрение полиции, ссылка в Зауралье, учитель гимназии — обычный путь тогдашнего интеллигента. С такой биографией прямая дорога в пламенные литературные критики или в террористы, что мечут бомбы под колёса императорской кареты. А Мельников неожиданно оказался в Нижнем Новгороде чиновником особых поручений по искоренению церковного раскола при Министерстве внутренних дел.

Ему всего-то 30 лет, и у него нет воинского сопровождения, а он вторгается в глушь Чёрной Рамени, в дремучие дебри керженских скитов. Просто Кортес от МВД. И там, точнее, тут, на Керженце, Павел Мельников добирается до скита Старый Шарпан, твердыни раскола. В Шарпане, в кондовой бревенчатой часовне, он бесстрашно достаёт из киота чудотворную икону Богоматери, которую принёс соловецкий инок Арсений. Главную святыню Керженца, без которой, как гласит предание, Керженцу конец. И доставляет икону в Нижний Новгород церковным властям. Это 1849 год. Значит, «Доношение» Мельникова — приложение к отчёту о той роковой экспедиции.

С неё началась керженская «выгонка», в которой Мельников сыграл ключевую роль. Он действовал жёстко, вплоть до того, что отбирал у раскольников детей, пока родители не отрекутся от раскола. И в то же время внимательно изучал тот мир, который уничтожал.

Лично для Мельникова «выгонка» скитов завершилась почётной отставкой в 1866 году и орденом Святой Анны. К тому времени Павел Мельников давно заматерел, стал редактором столичной газеты «Русский дневник» и писателем Андреем Печерским.

Наверное, писатель Печерский родился тогда, когда чиновник Мельников составлял своё «Доношение». Слишком странным, слишком удивительным был опыт «выгонки», чтобы он вместился в мемуары чиновника. И десять лет Андрей Печерский создавал пудовую эпопею о раскольниках Керженца: огромные романы «В лесах» и «На горах». А потом можно стало умереть, и Мельников-Печерский умер.